«Все время нахожусь в сомнении и беспокойстве по поводу источников Нила. У меня слишком много оснований испытывать неуверенность. Великая Луалаба может оказаться рекой Конго, а Нил в конце концов более короткой рекой. Источники текут на север и на юг, и это как будто говорит в пользу того, что Луалаба - Нил, но сильное отклонение к западу говорит в пользу того, что это Конго» (Последние дневники Дэвида Ливингстона. Запись от 31 мая 1872 г.).
В 1856 г. англичане Джон Спик и Ричард Бёртон отправились с восточного берега Африки в глубь материка на поиски истоков Нила. В феврале 1858 г. они первыми из европейцев достигли огромного вытянутого озера Танганьика, одного из глубочайших в мире. Спик на этом не успокоился и отправился дальше. Он открыл еще более крупное озеро, Викторию. Спустя четыре года Спик снова побывал здесь и обнаружил, что из северной части озера берет свое начало Белый Нил. Однако многие ученые и путешественники, в первую очередь Бёртон, сомневались в правоте Спика. Когда последний застрелился, все решили, что подозрения Бёртона небеспочвенны.
Итак, в 1860-е гг. вопрос все еще оставался открытым. Такой авторитетный исследователь, как Ливингстон, не исключал, что великая река начинается гораздо южнее озера Виктория. Он собирался во что бы то ни стало решить эту проблему, однако найти средства на новую экспедицию после неуспеха предыдущей было чрезвычайно трудно. Выгодно продать «Леди Ньяса» Ливингстону не удалось, к тому же вырученные небольшие деньги пропали из-за банкротства банка, да и гонорар от новой книги оказался невелик. И все же, получив субсидию от Королевского географического общества, а также пожертвования от частных лиц, Ливингстон в августе 1865 г. выехал из Англии. Перед самым отъездом до него дошли известия о гибели сына Роберта, воевавшего в Америке на стороне северян…
В конце января 1866 г. путешественник высадился у устья Рувумы и в апреле двинулся в глубь материка. Он обогнул с юга озеро Ньяса, в декабре переправился через широкую Луангву, а также Чамбеши и, наконец, в начале апреля 1867 г. вышел к берегам Танганьики. Ливингстон был уже человек в годах, несчастья последних лет и огромное перенапряжение вкупе с всевозможными африканскими хворями основательно подточили его некогда крепкий организм. Он чувствовал себя все хуже и хуже. Но в конце 1867 г. путешественнику удалось достичь озера Мверу, а в июле следующего года открыть еще одно, Бангвеулу.
Обследовав западный берег Танганьики, в марте 1869 г. Ливингстон переправился через озеро и прибыл в селение Уджиджи, центр торговли слоновой костью и рабами. Здесь ему пришлось провести некоторое время среди арабских работорговцев, к слову, несколько раз выручавших его. Как ни противно его душе было такое общество, выбора не оставалось. Больной и измученный, Ливингстон нуждался в отдыхе и серьезном лечении. Его ненависть к работорговле и решимость бороться с этим страшным злом только крепли. Однажды в каком-то селении он стал свидетелем расправы работорговцев над африканцами. На местном рынке, где собралось много негров из окрестных селений, несколько человек вдруг открыли стрельбу по толпе. Десятки были застрелены и сотни утонули в реке, пытаясь спастись. А Ливингстон ничего не мог сделать. Единственное, что было в его силах, это отправить сообщение о расстреле в Англию, после чего британское правительство потребовало от занзибарского султана отменить работорговлю, но все шло по-прежнему.
Слегка поправившись, Ливингстон продолжал исследования к западу от Танганьики. В 1871 г. он вышел к огромной - даже в верховьях - Луалабе, уходящей на север. Ливингстон поверил в то, что эта река и есть начало Нила. Его болезни обострились, иногда он не мог идти сам, и тогда его постоянные помощники, африканцы Суси и Чума, несли его на носилках. Пришлось снова возвращаться в Уджиджи. Ливингстон уже не мог ходить, положение казалось безвыходным. И вдруг… «Doctor Livingstone, I presume?» («Доктор Ливингстон, полагаю?»), - эта фраза стала знаменитой. Такими словами, более уместными где-нибудь на светском рауте, приветствовал великого путешественника, едва стоявшего на ногах, почти беззубого и исхудавшего до предела, молодой загорелый американец, прибывший во главе огромного каравана и вооруженный до зубов. Спаситель - его звали Генри Стэнли - привез провизию, лекарства, тюки с разными товарами, посуду, палатки и прочее. Ливингстон писал: «Этот роскошноэкипированный путешественник не попадет в такое положение, как я, не знающий, что предпринять».
Кто он был, этот Генри Стэнли? Американский журналист, сотрудник «Нью-Йорк Геральд», по заданию главного редактора Беннета отправившийся в Африку для того, чтобы разыскать Ливингстона. Родился он в 1841 г. в Уэльсе, и звали его тогда Джон Роулендс. Мать отдала мальчика в работный дом, а в 15 лет он убежал в Соединенные Штаты, где попал в услужение к купцу по фамилии Стэнли. Хозяину расторопный и смышленый юноша пришелся по душе. Он усыновил его, и юноша взял себе новое имя, Генри Мортон Стэнли. Когда началась война южан с северянами, Генри воевал на стороне южан, попал в плен и перешел на другую сторону, а затем дезертировал и много где работал, пока не стал журналистом. Популярность он получил, делая репортажи о военных действиях англичан в Абиссинии. Когда Беннету понадобился человек, способный найти пропавшего в Африке знаменитого путешественника, он остановил свой выбор на Стэнли, умевшем бойко писать и, когда это выгодно, идти напролом.
Что там говорить! Он действительно спас Ливингстона, его появление в сентябре 1871 г. вдохнуло в путешественника новые силы. Когда шотландцу стало лучше, он вместе со Стэнли отправился обследовать северную часть Танганьики. Затем они двинулись на восток, в Уньямвези.
Журналист уговаривал Ливингстона отплыть вместе с ним в Англию, но последний отверг это предложение, так как еще не выполнил поставленных задач. В марте 1872 г. Ливингстон передал Стэнли свой дневник и все бумаги, и тот отбыл к берегу океана. Чуть позже в Уньямвези появился посланный Стэнли отряд, состоявший из нескольких десятков проводников.
В августе Ливингстон направился берегом Танганьики на юг, к озеру Бангвеулу. Он собирался выйти к западному берегу озера, чтобы определить, есть ли у него сток. Во время путешествия его болезнь обострилась, Суси и Чуме пришлось вновь нести его на носилках.
29 апреля 1873 г. они добрались до деревни Читамбо на берегу озера. Двумя днями ранее путешественник оставил последнюю запись в своем дневнике: «Совсем устал… Остаюсь поправиться…». Рано утром 1 мая его слуги обнаружили, что Ливингстон стоит на коленях у своей постели. Решили, что он молится, однако это была не молитва, а смерть.
Суси и Чума решили передать тело умершего английским властям. Сердце путешественника было похоронено в Читамбо, под большим деревом (там теперь стоит памятник), а тело забальзамировано. Чтобы доставить его на Занзибар, потребовалось девять месяцев. Оттуда оно было отправлено на корабле в Аден и через построенный в 1869 г. Суэцкий канал в Англию. Суси и Чума сохранили бумаги покойного, инструменты и снаряжение. В апреле 1874 г. Ливингстон был с почестями похоронен в Вестминстерском аббатстве. Над его могилой висит мраморная доска с надписью: «Перенесенный верными руками через сушу и море, покоится здесь Дэвид Ливингстон, миссионер, путешественник и друг человечества».
А что же Стэнли? Вернувшись, он опубликовал серию статей о своем вояже в Африку и о чудесном спасении знаменитого путешественника. Вскоре вышла книга с громким названием «Как я нашел Ливингстона», пользовавшаяся колоссальным успехом. Разумеется, Стэнли грелся в лучах славы Ливингстона, но вряд ли разумно упрекать его за это: у него было задание, и он с ним блестяще справился.
В 1874 г. Стэнли решил завершить исследования миссионера и выяснить, где начинается Нил. На деньги «Нью-Йорк Геральд» и «Дэйли Телеграф» была снаряжена экспедиция. В ноябре она покинула Занзибар, и из бухты Багамойо (в современной Танзании) к озеру Виктория вышел огромный караван. Отряд достиг крупнейшего африканского водоема и подтвердил правоту несправедливо обвиненного Спика: Нил действительно начинается от Виктории. Затем Стэнли обследовал озеро Танганьику. Он старался передвигаться как можно быстрее и не щадил людей, не заботился об отдыхе и достаточности рациона. При малейшей угрозе со стороны местных племен Стэнли открывал огонь, не тратя времени на переговоры. От Танганьики караван, уже основательно поредевший - многие сбежали, кое-кто умер от болезней или погиб в столкновениях, - направился на запад, к Луалабе. Дойдя до реки, Стэнли заключил соглашение с крупнейшим местным работорговцем, купив у него за круглую сумму право пройти по его владениям, а заодно новых проводников и носильщиков.
Спускаясь по Луалабе то на судне, то берегом, обходя стремнины и водопады, часто вступая в схватки с местными племенами, Стэнли добрался до экватора, где река меняет направление с северного на северо-западное, а затем до места, где она поворачивает на запад. Здесь Луалаба уже становится великой рекой Конго, по которой Стэнли спустился к Атлантическому океану. Так ему удалось доказать ошибочность предположений Ливингстона. Весь путь от Занзибара до Бомы (в эстуарии Конго) занял 999 дней. Почти символично. За этот срок Стэнли сумел достичь едва ли не больше, чем Ливингстон за 20 с лишним лет. Вскоре, перейдя на службу к бельгийскому королю, Стэнли с несколькими сотнями сорвиголов завоевал для него огромную территорию бассейна Конго. Разумно ли упрекать его за это? У него было задание, и он снова с ним блестяще справился. Не его вина, что он был не таким, как Ливингстон. Это заслуга Ливингстона, что он был не таким, как Стэнли и огромное большинство других. Как выяснилось - одновременно и беда.
Дэвид Ливингстон - неутомимый англичанин,африканский путешественникАфрика! Черный континент, над географией которого Создатель особенно потрудился! Здесь и величайшие пустыни, и высочайшие горы, покрытые ледниками, и знаменитая долина Рифт, расколовшая Африку от Красного моря до Мозамбика, и кратеры вулканов, в отличии от их собратьев в других частях света, наполненные до краев не пеплом былых устрашающих деяний, а буйными джунглямии, и наконец древний Нил, несущий свои воды от великого пресноводного озера Виктория к Средиземному морю сегодня также, как и во времена фараона Рамзеса... В каждой стране Африки есть какое-то чудо природы!
Для судеб истинно великих людей характерно, что со временем их имена не тускнеют. Наоборот, возрастает интерес к ним, и даже не столько к их делам, сколько к их жизни и индивидуальности.
Много ли вы сможете назвать людей, которые "сами себя сделали"? Ну Ломоносов, это понятно… А еще? Затрудняетесь? Я хочу рассказать вам о знаменитом путешественнике Давиде Ливингстоне, неутомимом исследователе Африки.
История его жизни весьма хорошо известна - полтора века не такой уж большой срок, чтобы контуры ее размылись. Каноническое воплощение викторианского духа, какое являет собой доктор Давид, еще легко усваивается нашим сознанием, и мы не часто задумываемся, насколько странной, должно быть, казалась эта долговязая фигура жителям Курумана, Маботсе, Колобенга, Линьянти - его миссионерских форпостов в Африке. Он не стал «европейским африканцем»: его легендарная приверженность архетипическому костюму безупречного джентльмена даже в ситуациях, где его никак нельзя назвать уместным, - отнюдь не чудачество, а естественное свойство личности. Но все же перемены подспудно происходили. Из Англии в Африку приехал просто одержимый благими намерениями молодой человек. В Африке он стал Деятелем эпохи, символом и движущей силой диалога - во всех его формах. Доброе и высокомерное, истинно полезное и, по правде говоря, разрушительное, все, в чем европеец действительно опередил тогда своего негритянского современника, и все, что только мнилось превосходством,- все вместилось в фигуре Ливингстона. 
Дэвид Ливингстон - шотландский миссионер, посвятивший свою жизнь изучению Африки. Он вошел в историю как человек, заполнивший немало белых пятен на карте этого континента, и как неутомимый борец с работорговлей, пользовавшийся огромной любовью и уважением со стороны местного населения.
«Я открою Африку или погибну».
(Лингвинстон)
Ливингстон Дэвид
(19 марта 1813 – 1 мая 1873 гг.)
Ливингстон посвятил Африке большую часть своей жизни, пройдя преимущественно пешком свыше 50 тыс. км. Он был первым, кто решительно выступил в защиту темнокожего населения Африки.
Британский врач, миссионер, выдающийся исследователь Африки
Исследовал земли Южной и Центральной Африки, в том числе бассейна реки Замбези и озера Ньяса, открыл водопад Виктория, озёра Ширва и Бангвеулу, реку Луалабу. Вместе с Генри Стенли исследовал озеро Танганьика. Во время путешествий Ливингстон определил положение более 1000 пунктов; он первый указал на основные черты рельефа Южной Африки, изучил систему реки Замбези, положил начало научному исследованию больших озёр Ньяса и Танганьика.
Его именем названы города Ливингстония в Малави и Ливингстон (Марамба) в Замбии, а также водопады в нижнем течении Конго и горы на северо-восточном берегу озера Ньяса. Блантайр, крупнейший город Малави с населением более 600 000 человек, был назван так в честь родного города Ливингстона.
История жизни
Дэвид Ливингстон родился в очень бедной шотландской семье и в десятилетнем возрасте испытал на себе многое из того, что выпало на долю Оливера Твиста и других детей из книг Диккенса. Но даже изнурительный труд на ткацкой фабрике по 14 часов в день не смог помешать Дэвиду посещать колледж.
Получив медицинское и богословское образование, Ливингстон поступил на службу в Лондонское миссионерское общество, руководство которого и направило его врачом и миссионером в Южную Африку. С 1841 г. Ливингстон жил при миссии в горном районе Куруман среди бечуанов. Он быстро обучился их языку, относящемуся к языковой семье банту. Это очень пригодилось ему в дальнейшем во время путешествий, так как все языки банту схожи между собой, и Ливингстон свободно обходился без переводчика.
В 1843 недалеко, в долине Маботсе, Ливингстон вместе с туземными помощниками построил хижину для миссионерской станции. Во время облавы на львов, которые часто опустошали окрестности деревни, на Ливингстона напал раненый зверь. Из-за неправильно сросшегося перелома Ливингстону до конца жизни с трудом давались стрельба и плавание. Именно по раздробленному плечевому суставу и было опознано тело Ливингстона, доставленное в Англию.
Спутницей Ливингстона в путешествиях и ассистентом в работе стала его жена Мэри, дочь местного миссионера и исследователя Южной Африки Роберта Моффета. Чета Ливингстонов провела в стране бечуанов 7 лет. В ходе своих странствий Дэвид совмещал деятельность миссионера с изучением природы в северных районах земли бечуанов. Внимательно вслушиваясь в рассказы туземных жителей, Ливингстон заинтересовался озером Нгами. Чтоб его увидеть, он в 1849 году пересек с юга на север пустыню Калахари и описал её как очень ровную поверхность, прорезанную сухими руслами рек и не настолько пустынную, как это принято было считать. Полупустыня – более подходящее определение для Калахари.
В августе того же года Ливингстон исследовал озеро Нгами. 
Оказалось, что этот водоём – временное озеро, в сезон дождей заполняющееся водами большой реки Окаванго. В июне 1851 года Ливингстон проследовал на северо-восток от болота Окаванго по территории, зараженной мухой цеце, и впервые достиг реки Линьянти – низовья Квандо, правого притока Замбези. В большой деревне Сешеке ему удалось установить добрые отношения с вождём могущественного племени макололо и получить от него помощь и поддержку.
В ноябре 1853 года Ливингстон начал водное путешествие по Замбези. Флотилия из 33 лодок, на которых расположились 160 негров племени макололо, двигалась вверх по порожистой реке через обширную равнину – типичную саванну Южной Африки. По мере преодоления порогов Ливингстон отпускал чернокожих матросов и воинов домой. К февралю 1854 года, когда людей осталось совсем немного, экспедиция поднялась по реке до верхнего правого притока Шефумаге. Пройдя по его долине к водоразделу, Ливингстон увидел, что за ним все потоки текли в северном направлении. Эти реки оказались входящими в систему Конго. Повернув на запад, экспедиция достигла Атлантического океана у Луанды.
Проследив короткую реку Бенго до ее верховья, в октябре 1855 г. Ливингсгтон прошел к верхнему участку Замбези и начал сплавляться по течению реки. Миновав Сешеке, он обнаружил величественный водопад шириной 1,8 км.
Когда местные туземцы проводили его к водопаду и показали на 546 млн. литров воды, которые каждую минуту с грохотом обрушиваются в 100-метровую бездну, Дэвид Ливингстон был настолько потрясен увиденным, что тут же окрестил его именем королевы Виктории.
В 1857 году Девид Ливингстон написал, что в Англии никто даже не может представить красоту этого зрелища: “Никто не может вообразить себе красоту зрелища в сравнении с чем-либо виденным в Англии. Глаза европейца никогда прежде не видели такого, но зрелищем столь прекрасным любовались, должно быть, ангелы в своем полете!”
“Подползая со страхом к обрыву, я глядел вниз в огромную трещину, которая простиралась от берега до берега широкой Замбези, и видел, как поток в тысячи ярдов шириной низвергался вниз на сто футов и затем внезапно сжимался в пространстве пятнадцати - двадцати ярдов… Я был свидетелем самого замечательного зрелища в Африке!”
Статуя Давида Ливингстона на замбийской стороне водопада Виктория
Этот водопад, получивший в честь королевы имя Виктория, известен сейчас как один из самых мощных в мире. Здесь воды Замбези низвергаются с уступа высотой 120 м и уходят бурным потоком в узкое и глубокое ущелье.
Водопад, названный Ливингстоном Виктория в честь британской королевы, представляет собой потрясающее зрелище: гигантские массы воды падают в узкую щель в базальтовых породах. Разбиваясь на мириады брызг, они образуют густые белые облака, подсвеченные радугами и издающие невероятный грохот.
Сплошная пелена освежающих брызг, переливающаяся радуга, тропический лес, постоянно затянутый призрачной дымкой тумана. Восторг и безграничное удивление охватывают любого, кому довелось увидеть это чудо. Ниже водопада - Замбези протекает по узкому ущелью со скалистыми берегами.
вид на реку Замбези
Постепенно спускаясь по реке через горную страну с множеством порогов и водопадов, 20 мая 1856 года Ливингстон вышел к Индийскому океану у порта Келимане. Так было завершено пересечение африканского материка.
В 1857 году, вернувшись на родину, Ливингстон издал книгу «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке», которая за короткое время вышла на всех европейских языках и сделала автора знаменитым. Географическая наука пополнилась важной информацией: тропическая Центральная Африка к югу от 8 параллели «оказалась возвышенным плато, несколько понижающимся в центре, и с расщелинами по краям, по которым реки сбегают к морю… Место легендарной жаркой зоны и жгучих песков заняла хорошо орошенная область, напоминающая своими пресноводными озерами Северную Америку, а своими жаркими влажными долинами, джунглями, гатами (возвышенными краями) и прохладными высокими плоскогорьями Индию».
Дикая Африка, открытая английским исследователем
За полтора десятилетия, прожитые в Южной Африке, Ливингстон полюбил местных жителей и сдружился с ними. Он относился к своим проводникам, носильщикам, гребцам как к равным, был с ними откровенен и доброжелателен. Африканцы отвечали ему полной взаимностью. Ливингстон ненавидел рабство и верил, что народы Африки смогут добиться освобождения и независимости. Английские власти воспользовались высокой репутацией путешественника у негров и предложили ему должность консула в Келимане. Приняв предложение, Ливингстон отказался от миссионерской деятельности и вплотную занялся исследовательской работой. Кроме того, он способствовал проникновению английского капитала в Африку, расценивая это как прогресс.
Но путешественника манили новые маршруты. В мае 1858 года Ливингстон с женой, маленьким сыном и братом Чарльзом приехал в Восточную Африку. В начале 1859 года он исследовал низовья реки Замбези и ее северный приток Шире. Им были открыты несколько порогов и водопад Мерчисон.
Весной в бассейне этой реки Ливингстон обнаружил и описал озеро Ширва. В сентябре он обследовал южный берег озера Ньяса и, произведя ряд измерений его глубины, получил значения более 200 м (современные данные доводят эту величину до 706 м). В сентябре 1861 года Ливингстон снова вернулся к озеру и вместе с братом продвинулся по западному берегу на север более чем на 1200 км. Далее проникнуть не удалось из-за враждебности аборигенов и приближения сезона дождей. По результатам съемки Ливингстон составил первую карту Ньясы, на которой водоем вытянулся почти по меридиану на 400 км (по современным данным – 580 км).
Мыс Маклир на озере Ньяса, который Давид Ливингстон открыл и назвал в честь своего друга астронома Томаса Маклира.
В этом путешествии Ливингстон понёс тяжёлую потерю: 27 апреля 1862 года от тропической малярии умерла его жена и верная спутница Мэри Моффет-Ливингстон. Братья Ливингстоны продолжили путешествие. В конце 1863 года выяснилось, что отвесные берега озера Ньяса являются не горами, а лишь краями высоких плоскогорий. Далее братья продолжили открытие и изучение Восточно-Африканской зоны разломов, т. е. гигантской меридиональной системы сбросовых впадин. В Англии в 1865 году вышла книга «Рассказ об экспедиции на Замбези и ее притоки и об открытии озер Ширва и Ньяса в 1858–1864 гг.».
Озеро Ньяса
Когда Дэвид Ливингстон, во время своей очередной экспедиции по Африке, обнаружил Озеро Малави, то он спросил местных рыбаков о названии этого внушительного водоёма. На что они ему ответили - "Ньяса". Ливингстон так и назвал это озеро, не сознавая, что слово "Ньяса" на языке местных жителей и означает «озеро». Озеро Малави (так оно называется сегодня) или Озеро Ньяса (так его продолжают называть в Танзании и Мозамбике по сей день) играет очень важную роль в жизни африканцев. Ежегодно здесь вылавливается несколько десятков тысяч тонн рыбы. 
Девятое по величине в мире, озеро Малави имеет длину около 600 км и ширину до 80 км. Максимальная глубина 700 метров, высота над уровнем моря 472 метра, площадь водной поверхности приблизительно 31 000 кв. км. По акватории озера проходят государственные границы трех стран. Основная часть озера и береговой линии (западная и южная) принадлежат государству Малави, северо-восточная относится к Танзании, и относительно большая часть восточного побережья находится под юрисдикцией Мозамбика. Два самых крупных острова, Ликома и Чизумулу, а так же риф Тайвань, расположены в водах Мозамбика, но принадлежат государству Малави. 
Озеро Ньяса, одно из глубочайших озёр мира
В 1866 году Ливингстон, высадившись на восточном берегу континента напротив острова Занзибар, прошёл на юг до устья реки Рувумы, а затем, повернув на запад и поднявшись к ее верховьям, вышел к Ньясе. На этот раз путешественник обошёл озеро с юга и запада. За 1867 и 1868 годы он подробно обследовал южный и западный берега Танганьики.
Странствия по тропической Африке всегда чреваты опасными инфекциями. Не избежал их и Ливингстон. В течение многих лет, болея малярией, он ослабел и так исхудал, что его нельзя было назвать даже «ходячим скелетом», потому что ходить он уже не мог и передвигался только на носилках. Но упорный шотландец продолжал исследования. К юго-западу от Танганьики он открыл озеро Бангвеулу, чья площадь периодически изменяется от 4 до 15 тыс. кв. км, и реку Луалабу. Пытаясь выяснить, к системе Нила или Конго она принадлежит, он смог лишь предположить, что она может оказаться частью Конго.
В октябре 1871 года Ливингстон остановился для отдыха и лечения в поселке Уджиджи на восточном берегу Танганьики. 
В это время в Европе и Америке были обеспокоены отсутствием от него каких-либо известий. На поиски отправился журналист Генри Стэнли. Он совершенно случайно нашел Ливингстона в Уджиджи, и далее они вместе обошли северную часть Танганьики, окончательно убедившись, что Нил не вытекает из Танганьики, как думали многие.
Стэнли звал Ливингстона с собой в Европу, но тот ограничился тем, что передал с журналистом в Лондон дневники и другие материалы. Он хотел закончить исследование Луалабы и снова отправился к реке. По дороге Ливингстон остановился в посёлке Читамбо, и утром 1 мая 1873 года слуги нашли его мертвым на полу хижины. Обожавшие белого защитника африканцы забальзамировали его тело и несли останки на носилках до моря, преодолев почти 1 500 км. Великий шотландец был погребён в Вестминстерском аббатстве. В 1874 году его дневники под названием «Последнее путешествие Давида Ливингстона» были опубликованы в Лондоне.
Юноше, обдумывающему житье, решающему, сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь - делай ее с Давида Ливингстона!
Биография Давида Ливингсона (1813-1873 года), шотландского путешественника, исследователя Африки, изложена кратко в этой статье.
Давид Ливингстон биография кратко
Будущий путешественник Давид Ливингстон появился на свет 19 марта 1813 года в Блантайре в семье торговца чаем. В 10 лет пошел работать на текстильную фабрику. Обучался на врача в Глазговсом Университете и, вступив в миссионерское общество в Лондоне, направился в Южную Африку.
С тех пор Давид Ливингстон английский исследователь Африки с 1841 года, 7 лет провел в Курумане, в стране бечуанов, где он организовывал миссионерские станции. Пребывая в Африке, Ливингстон решил изучать реки страны, для того, чтобы найти новые водные пути вглубь материка.
2 января 1845 года он женился на Мэри Моффет, дочери Роберта Моффета. Она постоянно сопровождала мужа в его путешествиях и родила ему 4 детей.
В 1849 году он начал исследовать пустыню Калахари, а точнее северо-восточную ее часть. Путешественник исследовал характер ландшафта пустыни и открыл озеро Нгами. В период с 1851- 1856 годов осуществил путешествие вдоль реки Замбези.
Ливингстон был первым европейцем, который пересек материк и нашел путь к африканскому восточному побережью в Келимане.
В 1855 г. им был открыт водопад Виктория - один из самых мощных в мире.
В 1856 году он возвращается на родину и публикует книгу под названием «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке» . За свои достижения получил золотую медалью от Королевского географического общества, а через два года получил пост консула в Келимане.
В период с 1858-1864 годов Давид Ливингстон занимался исследованием рек Шире, Замбези и Рувума; озер Ньяса и Чилва, выпустив в результате книгу об этом путешествии.
С 1866 году путешественник открыл озера Бангвелу и Мверу, занимался поиском истоков Нила. Но во время этой экспедиции, Ливингстон затерялся, и о нем не было никаких известий. На поиски ученого отправили исследователя Африки Г. Стэнли, который нашел Давида 3 ноября 1871 года в деревушке Уджиджи. Он был болен лихорадкой. Отказавшись вернуться в Европу, Ливингстон умер 1 мая 1873 году в поселке Читамбо, размещенным около озера Бангвеулу.
Восемнадцать лет тому назад из устья Темзы выходил ничем особенным не заметный корабль, один из таких кораблей, каких тысячи ежегодно приходят к Лондону и от него отходят. На этом корабле плыл из Европы бедный и неизвестный молодой человек. Корабль пристал к африканскому берегу, молодой человек вышел на землю и углубился вдаль, в неведомые пустыни, пропал между дикими племенами, которых даже имена не были известны в Европе. Пропал и слух о бедном молодом человеке.
Время шло. Европа деятельно занималась решением своих политических и религиозных, гражданских и военных вопросов. По-прежнему в Темзу входило и из Темзы выходило множество кораблей; деловой народ толпами двигался из предместий Лондон в самый город, и - могло ли кому-нибудь прийти в голову вспомнить о каком-то молодом человеке, который восемнадцать лет тому назад уехал в Африку? Вдруг стоустая молва прославила этого молодого человека: деловые толпы тысячами голосов стали повторят имя доктора Давида Ливингстона, предприимчивого, неустрашимого путешественника, исполненного самоотвержения и преданности своему делу миссионера. В несколько дней ученые и неученые люди в целой Европе знали о его открытиях и единодушно им удивлялись. Тотчас же все церкви евангелического исповедания в Англии согласились публично изъявить свою благодарность человеку, оказавшему столько услуг святому делу миссионерства.
Ливингстон
До открытий Ливингстона вся южная половина Африки казалась однообразною, безжизненною пустыней; карты этой части света робкими точками изображали предполагаемые течения рек, но в некотором удалении от берегов - и точек не было. По берегам известны были редкие поселения и станции, да устья рек, в которых мореплаватели запасались водою. Далее вглубь страны - будто все только степи да степи, сожженные палящими лучами солнца, без воды, без растительности, без жизни, где безраздельно царствуют одни лютые звери, цари пустынь и степей. В эти-то дикие, неведомые края южной Африки дерзнул пробраться Ливингстон.
Задача Ливингстона состояла в том, чтобы проникнуть внутрь Африки с евангелием и проложить путь просвещению, для прекращения отвратительного торга невольниками, и он победоносным образом выполнил свою задачу. Дорога проложена, и Африка открыта для торговли и цивилизации.
С 1840 до 1849 года Ливингстон занимался изучением наречий и нравов туземцев и сделал, одно за другим, четыре большие путешествия. Каждое путешествие, взятое отдельно, так значительно, что одно могло бы навсегда прославить человека.
В первое за тем еще более важное путешествие, предпринятое в 1849 году вместе с женой и детьми, Ливингстону удалось добраться до одного из внутренних озер Африки, озера Нгами, лежащего на расстоянии 1300 верст в прямом направлении от города Капа на мысе Доброй Надежды. Об этом озере он неясно догадывался из разговоров и рассказов туземцев. Потом, все ещё вместе с своим семейством, он все дальше и дальше разведывал и открывал неизвестные до того времени края, и таким образом открыл великолепную реку Замбези, которую он считает большою дорогою для сообщения Европы с внутреннею Африкой. Наконец от 1852 до 1856 года, оставив семейство свое в Капштадте, Ливингстон один, в сопровождении нескольких туземцев, среди бесчисленньх трудностей, прошел через всю Африку, сначала с востока на запад, а потом с запада на восток на пространстве восемнадцати тысяч верст. Благодаря Ливингстону, теперь известно, что внутренняя Африка орошается многоводными реками, покрыта роскошною, разнообразною растительностью; известно, что берега этих рек населены многочисленными племенами, которые имеют понятия о торговле и уж конечно имеют ясное понятие о войне; короче сказать - известно, что южная Африка - не бесплодная, безводная, безлюдная и непроходимая пустыня, а страна с богатою будущностью, открытая для предприимчивости, торговли и миссионеров.
I
Ливингстон родился в 1813 году в Блантайре, близ Глазго, в Шотландии. Отец и мать его были люди бедные, которые должны были посылать своего десятилетнего сына работать на бумагопрядильную фабрику, чтобы его заработками поддерживать скудное существование семейства. Ему приходилось работать от шести часов утра до восьми часов вечера. При другом характере мальчик в такой работе заглох бы совершенно и одичал; но маленький Ливингстон, напротив, энергически работал для того, чтобы приобрести себе хороший запас знаний. "Получив свой заработок за неделю (пишет Ливингстон), я купил себе латинскую грамматику и несколько лет сряду упорно учился этому языку, потом ходил в школу от 8 до 10 часов вечера, и еще работал с лексиконом до полуночи, пока мать, бывало, не отнимет у меня книг. Таким образом я прочитал многих классиков и в семнадцать лет знал Горация и Вергилия гораздо лучше, нежели знаю их теперь.
«Школьный наш учитель, получавший жалованье от фабрики, на которой я работал, был человек очень добрый, внимательный и до крайности снисходительный касательно платы с учеников, так что в его школу принимался всякий, кто только хотел».
Ливингстон читал все, что ему попадалось под руку, все, кроме романов. Книги ученого содержания и путешествия составляли для него наслаждение. После чтения, более всего он любил изучать самую природу. Очень часто, вместе со своими братьями бегая по окрестностям деревни, он собирал образчики минералов. Один раз он забрался в известковые ломки и к большому удивлению рабочих с восторгом бросился собирать раковинки, которых там было много. Один из рабочих смотрел на него с сожалением, а Ливингстон спросил его, отчего здесь такое множество раковин, и как они сюда попали?
Когда Бог сотворил эти скалы, в то же время сотворил и раковины, - отвечал с невозмутимым спокойствием работник.
«Скольких трудов избавились бы геологи и как бы мы все недалеко ушли, если б можно было отвечать на все такими объяснениями»- замечает Ливингстон в своих записках.
«Чтоб было возможно читать, во время работы на фабрике, пишет автор, я поместил книгу на самый станок, на котором работал, и читал таким образом страницу за страницей, не обращая внимания на стукотню машин со всех сторон. Этому обстоятельству я обязан неоцененною способностью углубляться в самого себя и совершенно уединяться посреди всякого шума; эта способность была мне чрезвычайно полезна в моих путешествиях между дикарями.»
Ливингстон посвятил свою жизнь страждущему человечеству и избрал для своего служения вернейший путь: решился сделаться врачом и миссионером, и для того не щадил своих сил. В девятнадцать лет он получил место прядильщика и, при первой прибавке жалованья, начал копить деньги. Все лето Ливингстон работает неутомимо; а зимой слушает лекции медицины, греческих классиков и богословие.
"Никогда никто не помогал мне, - говорит Ливингстон с законным и полным сознанием, - и я, со временем, своими собственными усилиями, достиг бы своей цели, если б неко торые из моих друзей не посоветовали мне войти в сношения с обществом миссионеров в Лондоне, как с учреждением, основанным на самых широких христианских началах. Это общество не имеет никакого оттенка секты и посылает к язычникам не пресвитериан, не лютеран, не протестантов, но самое Евангелие Христа. - «Мне именно этого и хотелось и с таким именно направлением я мечтал об устройстве общества миссионеров. Теперь, когда вспоминаю об этой рабочей поре моей жизни, я благословляю эти минуты, и радуюсь, что большая доля жизни прошла в трудах и занятиях, которыми я достиг своего образования. Если б надо было снова пережить все то, что я пережил, я был бы очень рад и не выбрал бы другого пути жизни, может быть более легкого и беззаботного». Силой воли и неусыпными трудами глазговский прядильщик одолел все препятствия, грозившие разрушить его мечты быть миссионером, и Ливингстон с успехом выдержал медицинский экзамен. Ему хотелось сначала выбрать Китай поприщем миссионерской деятельности, но война за опиум преградила туда все пути, и Ливингстон обратился в ту сторону, где трудился и работал почтенный Моффат, - в Африку.
II
После трехмесячного плавания, в 1840 году, Ливингстон вышел на африканский берег в Капштадте. Оттуда скоро он отправился на станцию Куруман, устроенную внутри страны, за 1200 вёрст от Капа, Хамильтоном и Моффатом, к миссии которого он и присоединился.
Чтобы лучше свыкнуться с новою жизнью, Ливингстон решился удалиться от своих друзей и прожил целые шесть месяцев один одинехонек между дикарями, энергически изучая их язык, привычки и нравы. В эти шесть месяцев он так свыкся с дикарями и так хорошо и легко стал объясняться с ними, что ему не стоило большого труда входить в сношения с разными другими племенами внутренней Африки, что также дало возможность пройти в такие места, куда не осмеливался забираться ни один европеец.
Приключение Ливингстона со львом
Ему необходимо было привыкнуть к тяжелым и длинным походам, чтобы переносить их без усталости; вследствие этого он предпринял путешествия для открытий, в сопровождении нескольких человек туземцев. Ливингстон был худощав и вообще слабого сложения и мало надеялся на свои физические силы. Однажды он слышал, как дикари между собой подсмеивались над его слабосилием. «Вся кровь во мне закипела, говорит Ливингстон, и собравши последние силы, совершенно позабыв усталость, которая, точно, начала было меня одолевать, я пошел вперед так скоро и бодро, что смеявшиеся надо мной дикари признались мне, что не ожидали, чтоб я был такой славный ходок.» При таких неизбежно утомительных переходах приходилось часто, что жизнь его была в опасности. Между многими подобными случаями нельзя не упомянуть о встрече Ливингстона со львом, причем он спасся каким-то чудом.
Стая львов с некоторого времени не давала покоя жителям одного селения. Ночью львы пробирались в ограду, где запирался домашний скот, и выбирали там себе добычу. Наконец они стали являться и нападать на животных даже и днем. Это такой редкий в южной Африке случай, что туземцы, объясняя себе такое несчастье, придумали обвинить соседнее селение, будто тамошние жители наколдовали им эту беду и будто они все обречены в жертву львам. Надо было, во что бы ни стало, избавиться от такой беды. Обыкновенно, нужно убить хоть одного льва из стаи, и тогда все товарищи убитого уходят куда-нибудь в другое место. Когда Ливингстон услышал о новом нападении львов, он сам отправился на львиную охоту, чтобы придать несколько бодрости несчастным дикарям, которые решились от них избавиться.
"Мы приметили львов на неболышом холме, покрытом густыми деревьями. Весь народ стал кругом холма и начал, понемногу сближаясь, сходиться к логовищу. Я остался внизу холма, пишет Ливингстон, с туземным школьным учителем, прекрасным человеком, по имени Мебальв; у нас обоих были ружья. - Мы заметили одного из львов в лежачем положении, на скале. Мой товарищ выстрелил первый, но худо прицелился, и пуля только отшибла кусочек камня. Как собака бросается на пущенный в неё камень, так лев бросился, оскалив зубы, на место, в которое ударила пуля, потом в несколько прыжков очутился в кругу охотников, которые до того оробели, что все как будто забыли о своем оружии. Два другие льва остались также целы, благодаря трусости охотников, которые и не попробовали пустить в них стрелами или употребить в дело копья. Видя, что охота совсем не удалась, я пошел обратно в селение, и вдруг вижу, что четвертый лев притаился и лежит за кустом. Я нацелил на него в тридцати шагах расстояния и попал обоими выстрелами моего ружья.
Ранен, ранен! закричала вся толпа; пойдем покончить его! Но, видя, что лев в ярости помахивает хвостом, я кричал им, чтобы подождали, пока я снова заряжу свое ружье, и уже клал в дуло пулю, когда общий крик заставил меня обернуться. Лев прыгнул ко мне, схватил меня за плечо, и мы оба покатились. Я как теперь слышу страшное рычание льва. Он трепал и тормошил меня как сердитая собака треплет свою добычу. Я так был потрясен, что нравственно совершенно оцепенел; в таком точно оцепенении, вероятно, находится мышь, когда попадается в когти кошки. Я был как в обмороке и не чувствовал ни боли, ни страху, хотя ясно понимал все, что со мной происходило. Я могу сравнить это положение с положением больного, который нанюхался хлороформу и сознательно видит, как хирург отнимает у него член, но не чувствует никакой боли. Я даже мог глядеть без содрогания на страшного зверя, который держал меня под собой. Я полагаю, что все животные находятся под этим странным впечатлением, когда достаются в добычу хищникам, и если в самом деле их состояние похоже на мое в эти ужасные мгновения, то это большое счастье, потому что это облегчает предсмертные муки и ужас смерти.
«Лапа льва всею своей тяжестью лежала у меня на затылке; поворотив инстинктивно голову, чтоб избавиться от этого давления, я увидел, что взоры льва были устремлены на Мебальва, который в десяти или пятнадцати шагах в него прицеливался. К несчастью, ружье Мебальва было с кремнем и два раза осеклось. Лев оставил меня, бросился на моего храброго товарища и схватил его за бедро. Затем один туземец, которому я прежде спас жизнь, отбив его от преследования разъяренного буйвола, пустил в льва стрелу. Взбешенный лев оставил свою вторую жертву, схватил дикаря за плечо и верно разорвал бы в куски, если б не упал возле него мертвым, вследствие двух смертельных ран, сделанных моими пулями. Все это происшествие было делом нескольких секунд, но последние усилия львиной ярости были ужасны. Чтоб уничтожить след предполагаемого колдовства, дикари на другой день сожгли убитого льва на большом костре; лев был огромный; дикари уверяли, что они еще никогда не видали львов такой величины. - После этой истории у меня на плече остались следы одиннадцати зубов этого чудовищного зверя, который в то же время сломал мне кость руки в нескольких местах. Мне много помогла моя одежда, на которой осталась зловредная слюна разъяренного зверя, и раны мои скоро зажили; но товарищи мои, которые были без одежды, выздоравливали медленно. Тот, которому лев укусил плечо, на следующий год показывал мне, что раны снова открылись в тот самый месяц, в который лев укусил его. Этот факт стоил бы наблюдения и изучения.»
Когда Ливингстон мог совершенно свободно владеть туземным языком, привык ко всем трудностям и опасностям своего положения, не боялся усталости, то задумал учредить новую станцию, далее в глубине внутренней части Африки, примерно еще за 350 вёрст от станции Куруман. В 1843 году Ливингстон основался на первый раз в местечке Маботсе; а через два года перенес все свое заведение на берег реки Колобенг, чтоб жить посреди племени бэкуэнов (баквена). Там он подружился с начальником (вождем) этого племени, Сечеле. Отец его погиб при возмущении, когда Сечеле был ещё ребенком; долгое время его властью пользовался другой, но потом Сечеле, при помощи одного владетеля внутренней области, по имени Себитуане, возвратил себе власть над бэкуэнским племенем.
Дружеские отношения этих двух начальников помогли впоследствии Ливингстону найти в странах, до того совершенно неизвестных, такие населения, которые расположены были его принять и ему покровительствовать. А покамест Ливингстон мечтал и думал только о том, как бы обратить на путь Евангелия Сечеле и подвластное ему племя.
"Первый раз, когда я завел речь о христианском учении в присутствии моего приятеля Сечеле,- рассказывает доктор Ливингстон, - он заметил мне, что по обычаю края, всякий имеет право делать вопросы тому, кто скажет о чем-нибудь необыкновенном; и спросил меня, знали ли обо всем этом мои предки и имели ли понятие о будущей жизни и о страшном суде, о чем я именно в этот день проповедовал?
"Я отвечал ему утвердительно словами Св. Писания и начал описывать ему страшный суд.
"Ты меня ужасаешь, сказал Сечеле; эти слова приводят меня в трепет. Я чувствую, что слабеют мои силы! Твои предки жили в одно время с моими, отчего же они не научили их, не объяснили им этих истин? Мои предки умерли в неведении и не знали, что с ними будет после смерти.
"Из такого затруднительного вопроса я выпутался, объяснив географические препятствия, которые нас разделяют, и в то же время представил ему, что твердо верю в торжество Евангелия по всей земле. Показывая рукой в сторону великой степи, Сечеле сказал мне: «Никогда ты не пройдешь в ту далекую страну, которая за этой степью, и не доберешься до племен, живущих там; даже мы, черные, не можем пускаться в эту сторону иначе, как после проливных дождей, которые у нас очень редки. На это я опять отвечал, что Евангелие везде проникнет. После читатель увидит, что Сечеле сам помогал мне пройти пустыню, которая долгое время считалась непреодолимою преградой.»
Скоро Сечеле начал учиться читать и занялся с таким прилежанием, что бросил свою охотничью жизнь, и от такого спокойного занятия, из худощавого человека сделался полным. Он не мог видеть Ливингстона, чтоб не заставить его прослушать несколько глав Библии. Исайя был любимый его автор, и Сечеле часто повторял: «Исайя был великий человек и хорошо умел говорить.» Зная, что Ливингстону хотелось, чтоб все подвластное ему племя уверовало в Евангелие, он ему сказал однажды: «Ты думаешь, что этот народ послушает одних твоих слов? Во всю мою жизнь, я от них ничего не мог добиться иначе, как побоями. Если хочешь, я велю всем начальникам явиться, и тогда мы как раз заставим их всех уверовать литупами» (это длинные кнуты из носороговой кожи). Я уверял его, конечно, что это средство не годится, что кнутовое убеждение худо действует на душу и что я достигну цели только словом; но это казалось ему крайне диким, невероятным и невозможным. Однако он делал не быстрые, но твердые успехи и при всяком случае подтверждал, что глубоко верует во все истины, проповедуемые Евангелием, и сам действовал всегда с прямотою и откровенностью. «Как жаль, - говорил он часто, - что ты не явился сюда прежде, чем я опутал себя всеми нашими обыкновениями!»
В самом деле, туземные обыкновения не совсем гармонировали с христианскими. Чтобы утвердить свое влияние на подданных, да и по обычаю всех начальников племен в Африке, у Сечеле было несколько жен, все дочери значительных людей края и по большей части дочери начальников, которые были ему верны в его дурные и несчастные дни. Вследствие новых убеждений, он хотел бы оставить себе одну жену, а других отослать к родителям; но это был слишком трудный шаг и в отношении к самому себе и в отношении отцов, которым такой поступок мог казаться неблагодарностью и мог поколебать его власть. В надежде обратить в христианство других туземцев, Сечеле просил Ливингстон начать у него домашнее богослужение. Ливингстон с радостью поспешил воспользоваться таким благоприятным случаем, и вскоре был поражен молитвой начальника, которая была проста, в выражениях благородных, кротких и показывала все красноречие туземного языка, которым вполне владел Сечеле. Однако никто не присутствовал при этих богослужениях, кроме собственного семейства начальника, и он говорил с грустью: «Прежде, когда начальник любил охоту, все ему подвластные делались охотниками; если он любил музыку и танцы, всем также нравились и танцы и музыка. Теперь совсем другое! Я люблю слово Божие и ни один из моих братий нейдет, не хочет со мной соединиться». В течение трех лет Сечеле оставался верен новому принятому им верованию Христа. Но доктор Ливингстон не торопил его принять крещение; он понимал трудность его положения и жалел жен начальника. Но Сечеле сам пожелал быть окрещенным и просил, чтоб Ливингстон действовал, какъ ему повелевает слово Божие и его собственная совесть: а сам отправился в свой дом, при казал сделать новые одежды всем своим женам, разделил между ними все, что им следовало, наделил их всем, что имел лучшего, отправил к родителям и приказал сказать, что отсылает этих женщин не потому, чтоб был ими недоволен; но потому только, что уважение к слову Божию запрещает ему иметь их у себя.
«В день крещения Сечеле и его семейства собралось множество народу. Некоторые из туземцев, обманутые клеветниками и врагами христианской веры, думали, что обращенным дадут пить воду, настоянную человеческими мозгами. И все были удивлены, что при крещении мы употребляем только чистую воду. Некоторые старики горько плакали о начальнике, которого околдовал доктор».
Вскоре против Сечеле составились партии, чего прежде крещения не было. Все родственники отосланных жен сделались его неприятелями и врагами христианства. Число слушателей молитвы и учеников школы ограничивалось членами семейства начальника. Однакож, Ливингстона все уважали и дружелюбно с ним обращались; но бедному и когда-то страшному Сечеле приходилось иногда выслушивать такие вещи, за которые прежде всякий дерзкий поплатился бы жизнью.
III
В то время, когда обращение в христианство Сечеле так радовало Ливингстона, неожиданное испытание поразило новую миссию. Это были необыкновенные засухи, продолжавшиеся почти три года.
Дожди, само собою разумеется, - главная необходимость жителей Африки, и они воображают, что некоторые люди имеют возможность посредством колдовства привлекать тучи. Эти производители дождей имеют на весь народ влияние сильнее, нежели влияние начальника, который сам часто обязан покоряться им. Всякое племя имеет своего делателя дождя или дождевого мастера, а иногда в одном месте их бывает два и даже три. Как любые плуты, они умеют пользоваться легковерием своих поклонников. Один из самых известных привлекателей туч и делателей дождей, как рассказывает знаменитый миссионер Моффат, был вызван в Куруман бэкуэнским племенем. По счастливому случаю, в тот день, когда объявлен был приезд ожидаемого волшебника, над Куруманом собрались тучи, загремел гром и упало на землю несколько крупных капель дождя. Отовсюду раздались радостные крики. Однако, тучи пронеслись мимо, и засуха продолжалась, несмотря на то, что волшебник потом всякий день рассматривал облака, выделывал какие-то штуки, размахивая руками. Ветер не изменялся, засухи продолжались.
Однажды, когда он спал крепким сном, полил дождь. Начальник отправился поздравить привлекателя туч; но был очень удивлен, когда нашел его спящим. «Что это, отец мой? я думал, что ты занят дождем: а ты спишь!»
Плут проснулся; но видя, что жена тут же сбивает масло, нисколько не потерялся и отвечал: «Не я, так жена моя, вот видишь, продолжает мое дело и колотит, чтоб шел дождь; а я утомился за этой работой и лег немного отдохнуть.»
Но не всегда удается этим обманщикам так легко отделываться, и большая часть их погибает в жестоких мучениях. Рано или поздно открывается их обман, и их убивают рассерженные дикари, которые так легко сначала им верят. Несмотря на это, являются другие и находят себе поклонников, которые опять, при первой неудаче, проклинают их и без пощады убивают.
Сечеле был один из знаменитых привлекателей туч и дождей, и что всего страннее, сам слепо веровал в свою способность. Впоследствии он сознавался, что изо всех языческих предрассудков, вера в свою силу и возможность привлекать дождь была в нем вкоренена всего глубже, и что с этим предрассудком ему труднее всего было расставаться.
В первое время засухи, по совету Ливингстона, все племя бэкуэнов перебралось и расположилось на берегу реки Колобенг, на 700 вёрст далее вглубь Африки.
Поливанием полей, посредством ловко расположенных плотин и запруд, некоторое время успешно поддерживались цветущие плантации. Н о на второй год не было ни капли дождя, и река в свою очередь высохла; вся рыба, которой было много, погибла; сбежавшиеся из соседних мест гиены не могли пожрать всю эту массу дохлой рыбы. Между этими остатками был даже огромный крокодил, который погиб тоже от недостатка воды. Жители этой несчастной местности начали думать, что Ливингстон навлек на Сечеле беду и лишил его способности привлекать дождь; в скором времени явилась от народа значительная депутация и умоляла Ливингстона позволить начальнику привлечь тучи и дождь, чтоб оживить землю, хоть на короткое время. «Посевы погибнут, - говорили они Ливингстону, - и нам придется рассеяться, бежать от этих мест! Позволь Сечеле еще один раз привлечь дождь, и тогда мы все, мужчины, женщины и дети, примем Евангелие и будем молиться и петь сколько тебе захочется.»
Ливингстон напрасно старался уверить дикарей, что он ни в чем этом не виноват, что сам он страдает точно так же, как и они; но бедные дикари приписывали его слова равнодушию к их общему бедствию. Часто случалось, что тучи сходились над головами бедных жителей, гремел гром и, казалось, предвещал желаемый дождь; по гроза обходила стороной и дикари окончательно убеждались, что между ними, проповедником слова Божия и их бедствием есть какая-то таинственная связь. «Посмотри, - говорили они, - у соседей наших бывает обильный дождь; а у нас не бывает. У нас молятся, а у них никто не молится. Мы тебя любим, точно как будто ты родился между нами; ты один белый, с которым мы можем жить вместе, и мы просим тебя: перестань молиться и не говори больше своих проповедей.» Можно себе представить неприятное положение Ливингстона при таких обстоятельствах, и мог ли он исполнить желание дикарей? Но, к чести всего племени бэкуэнов должно прибавить, что несмотря на их языческие предрассудки и постоянство бедственной для них засухи, они не переставали быть добры и оказывать свое расположение к миссионеру и его семейству.
Возле благородной личности Ливингстона всегда стоит существо, близкое ему и всем его действиям, это существо - преданная ему жена, дочь почтенного миссионера Моффата. Удаленная от сует миpa, отдавшаяся вполне семейным заботам, эта женщина олицетворяет высокое, идеальное назначение жены, быть во всем помощницей и никогда препятствием в полезных действиях мужа.
Вот извлечение из записок Ливингстона о его домашней жизни: "Мы ни за какие деньги не можем здесь достать предметов самых необходимых для жизни. Нам нужны кирпичи, чтоб состроить себе дом; для этого надо сделать форму, и для одной формы срубить дерево, самому распилить на доски, и распиливши, сделать как следует. Одно за другим понадобятся все мастерства: а на туземцев рассчитывать невозможно; они так привыкли к природной круглой форме, что форма четырехугольная ставить их в тупик: они не понимают, как взяться за дело. Все три дома, которые мне пришлось строить, сложены собственными моими руками от основания до крыши; каждый кирпич я формовал и клал на место сам, каждое бревно отесано и положено моими собственными руками.
"Я не могу не заметить при этом случае, что совсем не так тяжело и трудно, как думают, рассчитывать только на самого себя, и когда, в пустынном краю, муж и жена только своей взаимной помощи и трудам обязаны большею частью тяжело добытого благосостояния, то их существования связаны еще теснее и принимают прелесть неожиданную. Вот вам образчик одного из таких дней нашей семейной жизни:
"Встаем с восходом солнца, чтоб насладиться прелестью утренней прохлады, и завтракаем между шести и семи часов. Затем следует время ученья, при котором присутствует всякий: мужчины, женщины и дети. Ученье кончается в одиннадцать часов. Пока жена занимается делами хозяйства, я работаю, то за кузнеца, то за плотника или садовника, иногда для себя, иногда для других. После обеда и часового отдыха около жены моей собирается около сотни малюток; она им показывает что-нибудь полезное и учить, кого учить, кого шить; все дети с удовольствием ждут этих минут детских школьных собраний и учатся с большим прилежанием.
"По вечерам я хожу по селению, и кто хочет - разговаривает со мной или о религии, или об общих предметах жизни. Три раза в неделю, после того, как подоят коров, я совершаю церковную службу и говорю проповедь или объясняю непонятные для дикарей предметы посредством картин и эстампов.
«Мы с женой старались приобрести любовь всех нас окружающих, помогая им в телесных страданиях. Миссионер не должен ничем пренебрегать; малейшая услуга, ласковое слово, приветливый взор, все доброе - вот в чем состоит единственное оружие миссионера. Оказывайте милосердие самым отъявленным противникам христианства, помогая им в болезнях, утешая их в горести, и они сделаются вашими друзьями. В таких случаях вернее всего можно рассчитывать на любовь за любовь.»
Посреди трудов наш миссионер встретил беду, больше той, которая угрожала ему за засухи; ему нужно было избавиться от нападений бойеров (буров). Бойеры (буры), т. е. фермеры, были первоначальные голландские поселенцы в окрестностях Капа, прежде нежели англичане заняли этот край. С тех пор некоторые из голландских колонистов, чтобы не быть под властью новых завоевателей, оставили земли колонии и ушли внутрь Африки, к 26 град. юж. широты, и основались в Магалисберге, в горах, лежащих к востоку от станции Колобенг.
С течением времени новая колония пополнилась английскими беглецами, бродягами всякого рода, размножилась и увеличилась до того, что составилась независимая республика. Одна из важных целей всех этих людей состоит в том, чтобы удержать в своей зависимости готтентотских невольников, которые по английским законам должны бы быть свободными.
Они говорят так о своих отношениях к туземцам, у которых они отняли землю: «Мы позволяем им жить в наших владениях; поэтому справедливо, что они должны обрабатывать наши поля».
Ливингстон несколько раз видел, как эти поселенцы неожиданно вторгались в селение, собирали несколько женщин и уводили их полоть свои сады и огороды; и эти бедные женщины должны были бросать свою собственную работу, идти за ними и тащить на своей спине грудных детей, пищу для себя и еще инструменты для работы, и все это делать безо всякого вознаграждения, без платы за труды. К этому выгодному способу иметь даровых работников они прибавили еще более выгодный. Иногда огромная шайка таких разбойников бойеров отправляется в дальние селения и похищает там детей, особенно мальчиков, которые скоро забывают свой родной язык и легче свыкаются с неволей.
Надо прибавить к этим отвратительным поступкам еще то, что эти колонисты называют себя христианами и не стыдясь признаются, что охотятся за людьми. Они оправдываются тем, что негры - низшая порода людей; но оправдывается ли этим самое дело и не есть ли это только оправдание бессовестных людей? Вследствие этого они преследуют все то, что служит к развитию негров, а потому преследуют и миссионеров, которые проповедуют, что нет невольников. Успехи миссионеров для бойеров обидны и кажутся им просто неприятельским нападением. Они стараются вредить, преследуют и, наконец, явно нападают и заводят войну с теми племенами, которые живут в дружеских отношениях с миссионерами. Все эти неприятности и значительные препятствия навели Ливингстона на мысль, и даже принудили его - искать нового пути внутрь Африки, новых стран, далее к северу, куда племена могли бы уйти от преследований своих неприятелей.
IV
Но куда было идти? На запад и на север, между станцией и дальними племенами, за дружественное расположение которых ручался Сечеле, простиралась, как непреодолимая преграда, степь Калахари. Так называется обширная плоскость, лежащая между 20° и 26° долготы, и 21° и 27° юж. шир. Там нет ни рек, ни гор, ни долин и, что всего страннее, ни одного камня. Но степь эта - не какая-нибудь бесплодная и безлюдная знойная Сахара. Нет, трава там местами такая же густая, сочная и высокая, как в Индии; непроходимые леса покрывают огромные пространства, растут гигантские мимозы, цветущие роскошные кустарники, разнообразные цветы.
Но Калахари вполне заслуживает название степи, по совершенному недостатку воды. Жажда, томительная жажда, сильнее нежели все другие препятствия, останавливает путешественников. "Сухость или совершенный недостаток воды, пишете миссионер Лемю с юга Африки, происходит не от того, что там не бывает дождей: но именно от слишком гладкой плоскости края. Ни возвышенности, никакого ската, нигде ни малейшего углубления, где бы могла скопляться вода; легкая, рыхлая и песчаная почва везде поглощает воду и нигде ее не отдает.
Во время сильных дождей земля вбирает тотчас всю массу падающей воды, до того, что при проливном дожде днем, путешественник вечером уже не найдет чем утолить мучительную жажду.
Однако ж, кое-где, на больших расстояниях, встречаются местечки не совершенно песчаного грунта, где удерживается и сохраняется дождевая вода. Во время дождей эти лужицы становятся маленькими озерами. Тогда человек, лев, жираф, все жители этой страны приходят один за другим утолить жажду, и при таких встречах случаются, конечно, ужасные и смертельные драки. Понятно также, что, при африканском палящем солнце, вода в этих бассейнах скоро испаряется, и рассчитывать на воду этих мест невозможно; случается также, что в некоторых местах эта вода растворяет соль, заключающуюся в почве, делается солоноватою и еще сильнее разжигает жажду.
Но и в этих негостеприимных местах живут люди! Они принадлежат к двум племенам, которые хотя в течении столетий подчинены одинаковым условиям климата, но сохранили заметное различие, по которому можно судить о различном происхождении.
Первые из них бушмены, первобытное племя этой части материка; народ кочующий, живет охотой и переходит с места на место вслед за дичью, которою питается. Они деятельны, неутомимы, без страха нападают на львов и своими ядовитыми стрелами наводят страх на всех своих врагов.
Второе племя, бакалихари, принадлежит семейству бэкуэнов. Это остатки того племени, которое, вследствие войн и притеснений, должно было в этих пустынях искать себе убежища и свободы. Они сохранили все прежние свои наклонности: любовь к земледелию и способность ухаживать за домашними животными. По природе робкие до чрезвычайности, они отличаются кротостью нравов и гостеприимством. И почти нет поблизости владельца, который бы не считал их себе подвластными рабами. Всякий из начальников, как бы он ни был малозначителен, говоря о них, непременно скажете: Мои работники бакалихари. Их земли так и называются: Калихари, земля рабов.
Бакалихари любят, однако же, свои дикие пустыни, которые, по своей обширности, дают им возможность укрываться от притеснителей. Они очень искусно отыскивают места, где держится хоть немного воды, и женщины собирают ее в кожаные мешки или в искусно просверленную скорлупу страусовых яиц, и осторожно прячут под землей, чтобы сохранить её свежесть и скрыть от неприятелей.
Если путешественник явится к ним с дружелюбными намерениями, и эти бедные люди через несколько времени удостоверятся в этом, то вынут воду откуда-нибудь, где и подозревать её невозможно, и дадут утолить жажду. Однажды шайка грабителей напала на одно из таких бедных селений и требовала воды. Им отвечали хладнокровно, что воды нет и никто не пьет ее. Пришлецы караулили жителей целый день и целую ночь, с неусыпным вниманием, которое возбуждаемо было страшною жаждой; но ничего не могли приметить; жители как будто привыкли жить без питья и не страдали жаждой, как они. Не дождавшись ни капли, неприятели должны были уйти и сами отыскивать воду где-нибудь в лужах.
Что всего страннее в привязанности бакалихари к своим землям, это то множество зверей, нападениям которых они беспрестанно подвержены. Не считая слонов, львов, леопардов, тигров, гиен, одних змей всех родов такое множество, что их беспрестанное шипение наводит смертельный страх на путешественника. Некоторые змеи - зеленые, как листья, в которых они скрываются, другие синеваты и похожи цветом на ветви, около которых обвиваются. Укушение почти всех этих змей смертельно. Лемю упоминает об одной из них, самой опасной змее, называемой Chosa Bosigo или змея ночи. «Она совершенно черна и наводит на человека ужас своими отвратительно выпуклыми, совершенно круглыми несоразмерно большими глазами; устремленный взор этой змеи невыносим и не может ни с чем сравниться по всей природе. К тому же она такой огромной величины, что я видел однажды (говорит Лемю), как туземцы убивали такую змею дротиками на большом расстоянии.
Вид растений изменяется в Африке сообразно требованиям климата и почвы: так напр. тамошний виноград имеет не такие корни, как наш: там корень у него образовался клубнями, как у нашего картофеля: может быть, это было усилие природы - сохранить в запасе сколько-нибудь влажности, столь необходимой во время продолжительных засух. Два другие растения - совершенное благодеяние для жителей этой степи. Стебель одного подымается от земли едва на три вершка; а вглубь идет почти на 7 вершков и вырастает клубнем в большую детскую голову; клетчатая ткань этого плода наполнена густым соком, который, благодаря глубине, в которой он зреет, бывает необыкновенно свеж.
Другое растение еще лучше, оно вроде арбуза. После сильных дождей, какие иногда-таки бывают, пустыня покрывается этими плодами и представляет очаровательную, оживленную и даже вкусную картину.
Когда первые лучи солнца начинают золотить верхушки дерев, - заворкует уныло и нежно горлица, и ей на этот утренний приветь ответят таким же нежным воркованьем её пернатые подруги. Темно-синие скворцы, красивые сойки перелетают с дерева на дерево. По ветру качаются висящие на ветках гнездышки клеста, который привешивает гнездо к ветви на гибком каком-нибудь стебельке, чтоб предохранить свое потомство от нападения змей; а на других деревьях спокойно прикреплены странного устройства гнезда птиц, живущих семьями и составляющих часто значительные колонии. - В лесу шумно раздается стук клюва дятла и тукана, которые под шероховатой корой мимозы отыскивают себе всяких насекомых и гусениц».
Такие места предстояло пройти Ливингстону, чтоб добраться до племен, живущих внутри Африки. Чтоб избегнуть трудностей, которые пришлось бы переносить в случае продолжительных засух, он решился идти не прямым путем; но обойти окраинами степи и тем по возможности предупредить все бедствия путешествия в таких краях.
1 июня 1849 года Ливингстон, с семейством и двумя своими друзьями, Освелем (Осуэллом) и Мурреем (Мерреем), пустился в дорогу, в края неведомые. Более пятисот вёрст они шли среди ужасной безводицы; но можно представить себе их восторг, когда после тридцати дней страшно тяжелого пути кончились безотрадные, бесплодные, пустынные места, и они подошли к берегам широкого и глубокого потока, Зуга, осененного великолепными деревьями, между которыми были совсем неизвестные нашим путешественникам.
Жители приняли чужестранцев с полным и искренним радушием и рассказали, что Зуга вытекает из озера Нгами, лежащего на 500 вёрст далее к северу. Ливингстон, в радости от такого неожиданного открытия, предоставил своим спутникам потихоньку пробираться в тяжелом экипаже по извилинам реки: а сам, с несколькими провожатыми сел в лодку из древесной коры и поплыл к озеру. По мере того, как они поднимались вверх по течению, река становилась и шире и вверх по течению, река становилась и шире и глубже, и но берегам чаще виднелись селения. Наконец 1-го августа маленький караван, после двухмесячного тяжелого пути, остановился на берегу красивого и великолепного озера, где не был до тех пор еще ни один европеец. - Жена Ливингстона и их трое детей, делившие с отцом все лишения трудного пути, разделили с ним честь открытия озера. Озеро Нгами в длину около 35 верст; но несмотря на обширность, неглубоко и потому на нем никогда не будет правильной навигации; а берега могли бы быть центром торговли слоновой костью.
И в самом деле, слонов там такое множество, что один купец, который присоединился к экспедиции Ливингстона, за ружье, которое едва стоило пять рублей, купил десять слоновых клыков. В озере и в реке великое множество всякой рыбы, и рыбой питаются все жители, вопреки обычаев более южных племен, у которых рыба считается нечистым кушаньем. Одна рыба обратила особенное внимание Ливингстона: она похожа на угря с толстой головой, без чешуи; туземцы называют ее мосала, а натуралисты glanis siluris (сом). Эта рыба бывает иногда очень крупна; когда рыбак несет ее, держа голову па плече, то хвост рыбы тащится но земле; в голове её, по особенному устройству жабр, всегда хранится несколько воды, так что она может жить довольно долго, зарывшись в густую грязь высыхающего болота.
Ливингстону очень хотелось проникнуть за озеро, до поселения значительного царька по имени Себитуане, друга Сечеле, обращенного в христианство. Но недоброжелательство одного из местных начальников селения, невозможность достать лесу для устройства плота и позднее время года, все было препятствием, так что пришлось отложить эту поездку до другого, удобнейшего времени, и наши путешественники поехали обратно по дороге в Колобенг.
В следующем 1850 году опять попробовали пробраться в ту же сторону; к ним присоединился и обращенный Сечеле; но надежда снова обманула Ливингстона. Некоторые из путешественников заболели лихорадкой, а упряжные волы были чуть не все истреблены ядовитой мухой, называемой цеце. Надо было спешить кое-как воротиться.
Муха цеце, glossina morsitans, которая всегда играет замечательную роль во всех рассказах о путешествиях но Африке, не более нашей обыкновенной мухи, буроватого цвета, как пчела, с тремя или четырьмя желтыми полосками на брюшке. Её жало нисколько не вредно человеку: но если она ужалит вола или лошадь, то им нет спасения. Замечено также, что и диким животным цеце не опасна, и даже не вредит телятам, которые сосут ещё своих маток. Эта муха водится только в некоторых, резко ограниченных полосах; Ливингстон сам видел, что южная сторона реки Хобе была ими населена, а противоположный берег свободен, так что волы совершенно безопасно наелись на расстоянии 70 шагов от смертельных своих врагов. Сначала ужаление цеце не производит на вола никакого особенно вредного действия; но через несколько дней после того являются признаки болезни. Вол худеет со дня на день больше и больше, и через несколько недель или месяцев, ослабев окончательно, умирает. Нет никакого средства против такого бедствия. Там, где скотоводство - единственное богатство народа, можно себе представить, какое несчастье может случиться, если стада как-нибудь забредут за безопасную черту, в полосу, населенную ядовитой мухой: тогда племя богатое может разом потерять все и терпеть ужасный голод.
Путешественника, у которого волы тянут фургон и в то же время обеспечивают своим мясом его продовольствие, в случае неудачной охоты, легко может умереть с голоду, если эта зловредная муха попадется ему на дороге.
V
Только что Ливингстон с своими товарищами вернулся с дороги после второй неудавшейся экспедиции, как приехали на станцию Колобенг люди, посланные от Себитуане, к которому именно и хотел добраться Ливингстон. Себитуане знал об обеих попытках миссионера ехать к нему, и потому прислал в подарок значительное число волов трем подвластным ему начальникам, мимо селений которых приходилось бы ехать нашим путешественникам, чтобы они не препятствовал и, j а еще помогали экспедиции миссионера.
До этих подарков, начальники в самом деле всячески мешали Ливингстону проникнуть внутрь страны, потому что им хотелось одним сохранить все выгоды сношения с европейцами.
Ободренный таким настойчивым призывом, в начале весны 1851 года, Ливингстон, с другом своим Освелем, отправился в путь, с твердым намерением окончательно устроить станцию миссионерства посреди вновь открытых племен. Ливингстон взял с собой жену и детей, решившись с ними остаться посреди дикарей и пустынь Африки.
Наши путешественники заметили с удивлением целую цепь болот, покрытых соляными кристаллами; одно из этих болот тянулось на 175 верст в длину, а в ширину было верст 25. По ошибке проводника, путешественники шли по самой безотрадной стороне пустыни, безо всякой растительности; только кое-где высовывались малорослые кусточки, ползущие но песку; однообразное безмолвие степи не оживлялось ни голосом птички, ни полетом насекомого. Проводник признался, наконец, что сам не знает куда ведет, и вдобавок, на четвертый день скрылся. К счастью маленького каравана, Ливингстон заметил следы носорога, который никогда не уходит далеко от воды. Отпрягли волов, и некоторые из прислуги пошли по следам животного, в уверенности, что найдут поблизости хоть какую-нибудь лужу.
Пять дней прошли в этом направлении, пять ужасных дней для отца, который видел, что истощается маленький запас воды, тщательно сохраняемый для детей. Ни упрека, ни ропота не произнесла бедная мать; но несколько тихих слез доказывали её отчаянные опасения о судьбе всех дорогих её сердцу. Наконец, на пятые сутки, явились посланные с хорошим запасом воды. Возвратился с ними и бежавший проводник, и все потянулись к берегу Чобе (Линьянти), широкой и глубокой реки, которая течет в Замбези. При этой реке расположено селение Линьянти, местопребывание Себитуане, царька племени макололо.
Прием, сделанный миссионеру, явно показывал расположение и нетерпение, с которым он желал видеть у себя Ливингстона. Себитуане просил позволения присутствовать при служении обедни, которую Ливингстон назначил на другой день после своего пpиезда, и совершил в присутствии царька и всего села.
"Рано, до рассвета,- рассказывает Ливингстон,- Себитуане пришел и сел с нами у разведенного огня и рассказал нам историю своей прошедшей жизни.
«Себитуане был, несомненно, самый замечательный человек из всех негров, каких только мне случалось встречать. Ему было около сорока пяти лет; высокий рост и геркулесовское телосложение показывали много силы: цвет лица оливковый, и голова с небольшой лысиной. В обращении он обыкновенно холоден и осторожен; но с нами обошелся очень приветливо и отвечал на все с такой откровенностью, какой я не находил в сношениях моих ни у одного из черных начальников. Себитуане был самый храбрый воин во всем краю и всегда сам предводительствовал своим войском во всех сражениях: хотя это было против общего обыкновения страны, но он пренебрегал обыкновениями и не действовал никогда по примеру других. Часто он воевал, и всегда счастливо; но к чести его надо сказать, что война не составляла для него удовольствия: он воевал не для славы, а только по необходимости: он вынужден был защищаться от бойеров и других, более опасных врагов, матебеле и их царька Мозелекатси».
В то время, когда Ливингстон увидел Себитуане, он покорил сeбе все мелкие племена, населяющие болотистую местность при впадении Чобе в Замбези. Сосредоточив в этом месте все свои силы, он принимал благосклонно всех, кто искал у него покровительства: он был любим всеми за свою доброту и справедливость. Себитуане был очень доволен, что Ливингстон не побоялся взять с собой свое семейство; он принял это доказательством доверия, которое льстило его благородному характеру.
Себитуане показывал Ливингстону окрестности и предоставил ему выбрать место для основания миссионерской станции где захочет; но вскоре он неожиданно заболел, вследствие давнишних ран. Все предприятия миссионера остановились; и положение Ливингстона было очень неприятно: как чужеземец, он не решался лечить больного, чтоб в случае смерти его не быть обвиненным народом. «Ты хорошо делаешь, - сказал один из туземных врачей Ливингстону, - что не лечишь начальника; народ обвинить тебя, и будет беда».
"После обеда, в день кончины предводителя и начальника народа,- пишет Ливингстон, - я с своим маленьким Робертом пошел навестить его больного. «Подойдите, сказал он, и посмотрите, похож ли я ещё на человека? Пришел мой конец!»
"Видя, что он понимает своё положение, я начал говорить о смерти и о будущей жизни, но один из присутствующих заметил мне, что говорить о смерти не нужно, потому что Себитуане никогда не умрет. Я остался еще несколько минут возле больного, потом хотел уйти: тогда больной поднялся, позвал одного из прислуги и сказал: «Отведи Роберта к Маунке (одной из его жен), чтоб она дала ему молока». Это были последние слова Себитуане.
Хотя смерть такого могущественного покровителя разрушала на время предположения Ливингстона, но не лишила его благосклонности и дружеских отношений туземцев. Дочь, наследница умершего царька, позволила миссионеру осматривать свои владения.
В противоположность с бесплодными пустынями южной части Африки, эта часть - настоящий лабиринт рек, и туземцы очень верно называют свой край именем, которое в переводе значит: «река на реке». Следуя по главному течению, наши путешественники открыли великолепную реку Замбези, которая впадает в Мозамбикский залив, как впоследствии убедился Ливингстон.
Река Замбези несколько раз переменяет свое название; ее зовут то Либа, то Лиамби, то Замбези. Все эти названия означают река на разных наречиях племен, которые живут по её берегам. Ливингстон описывает эту реку так:
«В ширину Замбези от 170 до 230 сажен; несмотря на засухи, вода в ней всегда в изобилии. Берега от 2 до 3 сажен вышины; а во время наводнений, которых следы видны повсюду, берега заливаются верст на двадцать в обе стороны. При ветре, волнение бывает так сильно, что переправы опасны. Однажды переправился я на другую сторону в хорошую погоду; а на возвратном пути, после священной службы, едва уговорил туземцев перевезти меня обратно на их лодках».
Нельзя представить счастья, которое наполняло душу Ливингстона при виде этой великолепной реки, которая в его мечтаниях была естественным и удобным путем в эти недоступные страны. Теперь, значит, найден ключ к этому таинственному краю.
Возвратясь в третий раз в Колобенг, миссионер плакал от восторга, и решился, во что бы то ни стало, настойчиво продолжать дальнейшие открытия.
Вот письмо Ливингстона, посланное обществу миссионерства в Лондон, от 4-го октября 1851 года.
"Вы, видите, какие обширные страны открыты перед нами по воле благого Провидения; но я чувствую, что не в состоянии ничего предпринять, если не буду освобожден от всех домашних забот. Так как у нас было уже намерение отослать детей в Англию, то я нахожу, что теперь отослать их вместе с матерью - будет всего умнее. Тогда я могу ехать по своим делам один и посвятить два или три года этим новым странам. Одна мысль о разлуке с женой и детьми разрывает мое сердце; но эта жертва необходима.
"Подумайте, какое множество народа в землях Себитуане расположено принять Евангелие, подумайте, что, по всем вероятностям влияние и старания миссионеров могут прекратит торг неграми в большей части Африки. Подумайте, что в особенности с этим вновь открытым путем является возможность сношений христиан с дикарями; и тогда, я уверен, ответа на это письмо мне не придется долго ждать.
«Мое честолюбие ограничивается желанием перевести Библию на их язык, и когда я достигну того, что она будет доступна пониманию этого народа, то я умру спокойно.»
На такой призыв человека, преданного идее христианства, общество миссионеров не могло отвечать неудовлетворительно.
(продолжение следует)10 ноября 1871 года знаменитый путешественник Генри Стэнли начал своё изучение Африки со встречи с исчезнувшим там исследователем Дэвидом Ливингстоном. Это событие живо интересовало всю просвещённую Европу..
«Доктор Ливингстон, я полагаю?»
В 1871 году весь европейский мир был обеспокоен судьбой прославленного шотландского путешественника Дэвида Ливингстона. В Африку, где два года назад исчез исследователь, с завидным постоянством отправлялись весьма дорогостоящие экспедиции. Одной из них повезло - руководство Генри Стэнли помогло ей с успехом закончить предприятие, в котором с треском проваливались другие. Сам Стэнли был человеком с судьбой, достойной пера Диккенса. Переживший в детстве нужду и предательство матери, вечно отвергнутый, проповедующий сомнительные идеалы, Стэнли, на первый взгляд, не очень подходил на роль отважного спасителя и покорителя Африки. Самым большим его недостатком была любовь к необоснованному художественному вымыслу, из-за которого до сих пор очень сложно понять, как же на самом деле складывалась судьба этого репортёра из газеты «Нью-Йорк Геральд». Одно известно наверняка: Стэнли был достаточно отважен, изобретателен, одарён и терпелив, чтобы отыскать на огромном плохо изученном материке одного единственного человека. Ливингстон на вид не казался старым человеком: годы и пережитые волнения выдавала только проседь в тёмно-русых волосах и совершенно белая борода.
Доктор Ливингстон, я полагаю?
Стэнли, отправившийся в экспедицию, не в последнюю очередь из-за своего восхищения этим человеком, после общения с прославленным путешественником стал относиться к нему с ещё большим уважением. «Кротость и надежда никогда не оставляют его; никакие страдания, лишения и заботы, даже разлука с родиной и близкими людьми не вызывают в нем жалобы. „В конце концов, все к лучшему“, – говорит он, твердо веря в благость Провидения… Он соединяет в себе мужество спартанца, непоколебимость римлянина и выносливость англосакса. Он дает волю своему юмору, и, когда смеется, смех охватывает его всего. Память Ливингстона достойна изумления; несмотря на то, что четыре года у него вовсе не было книг, он может читать наизусть целые стихотворения из многих английских поэтов. Религия его отличается практическим характером и лишена всякой напыщенности и навязчивости; она проникает собой всю его деятельность и определяет отношения к людям, с которыми он соприкасается. Без ее влияния, при пылком темпераменте и смелости, Ливингстон мог бы казаться жестким; религия его сделала мягким, уступчивым и привлекательным в обращении», - так позже опишет свои впечатления от встречи сам Генри Стэнли. Но Ливингстону было не суждено прочесть эти слова: через два года, в мае 1873-го он умирает, так и не покинув Африку, ставшую ему, возможно, дороже родины.
«Чтоб было возможно читать, во время работы на фабрике я поместил книгу на самый станок»
Кем, собственно говоря, был Дэвид Ливингстон, и почему его судьба так заботила людей по обе стороны Атлантического океана? Он открыл водопад Виктория, пересёк Африку от Атлантического до Индийского океана, описав все увиденные земли, народы и явления природы. Но самое главное, что он был человеком с большим сердцем, поэтому бесстрашно шёл туда, где не ступала нога европейца и нёс людям принципы добра и милосердия. Ливингстон не считал, что африканец чем-то отличается от европейца, он отстаивал права чернокожих и считал, что они смогут влиться в мировое сообщество. За невиданную доброту и бесстрашие его любили и в самых дремучих африканских племенах, и в самых изысканных английских гостиных. Ненавидели его только работорговцы, против промысла которых путешественник вёл непримиримую борьбу. Но начать, наверное, нужно не с этого, а с далёкого 1813 года, когда в местечке близ Глазго у бедной четы Ливингстонов родился мальчик, первые шаги которого были немного схожи с началом жизненного пути Михаила Васильевича Ломоносова. Так же, как и великий русский учёный, Дэвид Ливингстон начал работать в десять лет: это было необходимо для содержания семьи. Удивительно, но тяжёлая жизнь фабричного рабочего никак не притупила любознательность будущего первооткрывателя. Напротив, когда он скопил немного денег на книги и обучение в местной школе, то начал тратить на классиков и естественные науки большую часть тех немногих часов, которые оставались ему на отдых. Вскоре юный Ливингстон приспособился читать даже во время своей тяжёлой монотонной работы:
«Чтоб было возможно читать, во время работы на фабрике я поместил книгу на самый станок, на котором работал, и читал таким образом страницу за страницей, не обращая внимания на стукотню машин со всех сторон. Этому обстоятельству я обязан неоцененною способностью углубляться в самого себя и совершенно уединяться посреди всякого шума; эта способность была мне чрезвычайно полезна в моих путешествиях между дикарями».
Пытливый ум будущего путешественника не мог удовлетворяться религиозными объяснениями явлений природы. Фразы, вроде «Бог сотворил скалы» или «Бог сотворил раковины» никак не помогали постигать природу. Но именно книгу, построенную на таких фразах, он впоследствии всю жизнь нёс другим людям. Для африканских народов умение жить в мире и любви было полезнее, чем научные открытия. Сам же Ливингстон писал книги о природе, которая была неведома европейцам так же, как Библия - африканцам. Он был великим посредником между двумя материками, которые, несмотря на близкое соседство, даже не пытались понять друг друга. Ливингстон своей жизнью смог доказать, что никаких непреодолимых преград для сближения нет.
«В этих деревнях не было еще ни одного посланника веры Господней»
Новая жизнь началась в 1840 году, когда корабль с Ливингстоном на борту причалил к африканским берегам. Исследователь понимал, что его настоящее обучение сейчас только начинается. Ливингстон, обладающий глубокими научными познаниями и врачебными навыками, был худым и довольно тщедушным человеком, а с такими физическими данными нечего и думать об изучении дикой Африки. Ливингстон, с юношества знающий латынь, не говорил на языках местных племён, поэтому должен был начать свои лингвистические изыскания заново. Эти проблемы он решал единовременно и довольно радикально: путешественник просто ушёл от своих коллег и отправился жить к дикарям. Но просто это было только на бумаге. На самом деле, практически невозможно представить себе смелость и преданность делу европейского человека, который смог в одиночку уйти в племя туземцев с их дикими обычаями и провести там несколько месяцев. Живя среди африканцев, Ливингстон делил с ними все тяготы существования. Так, однажды он чуть не погиб в пасти льва, когда решил защищать племя вместе с местными мужчинами. Это событие подробно описано в дневнике путешественника:
Лев прыгнул ко мне, схватил меня за плечо, и мы оба покатились. Я как теперь слышу страшное рычание льва. Он трепал и тормошил меня как сердитая собака треплет свою добычу. Я так был потрясен, что нравственно совершенно оцепенел; в таком точно оцепенении, вероятно, находится мышь, когда попадается в когти кошки. Я был как в обмороке и не чувствовал ни боли, ни страху, хотя ясно понимал все, что со мной происходило. Я могу сравнить это положение с положением больного, который нанюхался хлороформу и сознательно видит, как хирург отнимает у него член, но не чувствует никакой боли. Я даже мог глядеть без содрогания на страшного зверя, который держал меня под собой. Я полагаю, что все животные находятся под этим странным впечатлением, когда достаются в добычу хищникам, и если в самом деле их состояние похоже на мое в эти ужасные мгновения, то это большое счастье, потому что это облегчает предсмертные муки и ужас смерти.
Лапа льва всею своей тяжестью лежала у меня на затылке; поворотив инстинктивно голову, чтоб избавиться от этого давления, я увидел, что взоры льва были устремлены на Мебальва, который в десяти или пятнадцати шагах в него прицеливался. К несчастью, ружье Мебальва было с кремнем и два раза осеклось. Лев оставил меня, бросился на моего храброго товарища и схватил его за бедро. Затем один туземец, которому я прежде спас жизнь, отбив его от преследования разъяренного буйвола, пустил в льва стрелу. Взбешенный лев оставил свою вторую жертву, схватил дикаря за плечо и верно разорвал бы в куски, если б не упал возле него мертвым, вследствие двух смертельных ран, сделанных моими пулями. Все это происшествие было делом нескольких секунд, но последние усилия львиной ярости были ужасны. Чтоб уничтожить след предполагаемого колдовства, дикари на другой день сожгли убитого льва на большом костре; лев был огромный; дикари уверяли, что они еще никогда не видали львов такой величины.
Это была не последняя встреча путешественника с королём зверей. Тогда лев сломал учёному руку в нескольких местах, но она вскоре восстановилась. А вот в 1844 году всё закончилось трагичнее: животное повредило левую руку Ливингстона так, что она навсегда осталась искалеченной. Исследователю даже пришлось научиться стрелять с другого плеча.
Конечно, из этого не очень долгого, но очень полезного путешествия, Ливингстон не мог не вернуться другим человеком. Он стал сильнее и выносливее, научился ладить с туземцами и жить среди них. Но его цели оставались всё такими же: нести милосердие Слова Божьего в сердца дикарей. Изменять людские души, не живя с ними одной жизнью, невозможно, поэтому путешественник устраивает станцию в непосредственной близости с местными племенами. Он активно участвует в их жизни, помогает местным правителям возвращать себе незаконно отобранную власть. Ливингстон понимал, что только дружба с главными людьми племён поможет ему распрстранить христианство на всю общину. Одним из первых обращённых стал вождь племени бечуанов Сечеле. Но, увы, соплеменники не разделили выбор своего главы: они обвиняли Ливингстона в колдовстве, из-за которого их земли посетила страшная засуха, оставленные жёны Сечеле, оказавшись в весьма затруднительном положении, сделались страшными врагами христианства. Но для путешественника важно было то, что африканец, которого европейский человек считает дикарём, может точно так же понять Священное Писание и жить, всем сердцем чтя заповеди.
«Мы с женой старались приобрести любовь всех нас окружающих, помогая им в телесных страданиях»
Рассказывая о жизни Дэвида Ливингстона, совершенно несправедливо обойти вниманием человека, который стал для него самым верным и самоотверженным помощником - его жену Мэри. Истории о том, как она, беременная, с уже родившимися детьми, преданно шла за мужем в глубь континента, жила среди дикарей, обучала их наравне с самим Ливингстоном, почти так же невероятны, как приключения самог? великого путешественника. Мэри была дочерью другого известного африканского миссионера, Роберта Моффата. С таким воспитателем ей было сложно избрать другую судьбу, но вряд ли мисисс Ливингстон жаловалась на свою жизнь: она ловко выполняла всю работу по дому, начиная с выпечки хлеба и заканчивая плетением корзин, и с радостью занималась обучением женщин и детей тех племён, которые давали им с мужем приют:
После обеда и часового отдыха около жены моей собирается около сотни малюток; она им показывает что-нибудь полезное; все дети с удовольствием ждут этих минут детских школьных собраний и учатся с большим прилежанием.
Мэри полностью поддерживала своего мужа: его цель была и её целью.
Мы с женой старались приобрести любовь всех нас окружающих, помогая им в телесных страданиях. Миссионер не должен ничем пренебрегать; малейшая услуга, ласковое слово, приветливый взор, все доброе - вот в чем состоит единственное оружие миссионера. Оказывайте милосердие самым отъявленным противникам христианства, помогая им в болезнях, утешая их в горести, и они сделаются вашими друзьями. В таких случаях вернее всего можно рассчитывать на любовь за любовь.
Жизнь среди туземцев явно приносила радость супругам, но, по злой иронии судьбы, устанавливающиеся связи между дикарями и европейцами разрушили как раз те люди, что называли себя христианами. Буры - потомки переселенцев из Голландии - имели отвратительную привычку использовать африканцев как скот. Ливингстоны этому всячески сопротивлялись, но что могут два человека против целой колонии? Супругам пришлось отправиться дальше, в пустыню Калахари. Вместе с родителями тяготы пути разделяли уже трое детей.
«Я открою Африку или погибну»
Несмотря на то что эти места, скорее, можно назвать степью, все участники экспедиции страдали от недостатка воды. Но местные жители (жуткие дикари, по версии европейцев) снова были крайне гостеприимны, и не только не позволили путешественникам погибнуть в тяжёлых условиях, но и помогли им совершить географическое открытие - 1 августа 1849 года семейство Ливингстонов стали первыми европейцами, побывавшими на озере Нгами. Исследователь хотел проникнуть за озеро в племя, принадлежащее другу Сечеле, тоже обращённому христианину, Себитуане, но сделать это без помощи самого вождя он не смог. И снова началось изнурительное путешествие, на этот раз по болотам, во время которого несчастные дети имели все шансы погибнуть если не по вине дикой природы, то от недостатка воды. Дух их матери не дрогнул: она глубоко переживала за здоровье своих малышей, но никогда не упрекала мужа, не выражала желания уйти в более безопасное место. Даже терпение её отца, тоже миссионера не выдержало: он настаивал на том, что бы его дочь с детьми перестала сопровождать Ливингстона, но Мэри упрямо шла дальше. Это стало большой удачей для путешествия: Себитуане принял решимость Ливингстона взять семью с собой как знак большого доверия. Эта благосклонность не могла не помочь распространению христианства на землях за Нгами. Вероятно, племя Себитуане, макололо, стало одним из самых больших достижений Ливингстона как миссионера: люди здесь довольно охотно принимали христианство и позволяли исследователю использовать их земли как базу для подготовки путешествий в глубь материка.
Ливингстон, всё это время боровшийся с работорговлей, решил открыть путь из Центральной Африки к Атлантическому океану, чтобы облегчить торговые связи для местных жителей. Такая деятельность не могла не обострить его отношений с бурами. Положение стало настолько опасным, что путешественник наконец понял: семью нужно отправить в Шотландию. В это время деятельность Ливингстона обретает всё больше черт одержимости, свойственной великим: ни лихорадки, ни жуткие погодные условия, ни явная враждебность не останавливают путешественника от движения вперёд и чтения проповедей. В 1853 году он заключил смысл всей своей жизни в одной ёмкой фразе: «Я открою Африку или погибну».
«Христианство, торговля и цивилизация»
Ливингстон упрямо искал дорогу к Атлантическому океану. Его спутниками стали люди из племени макололо, которые пошли с ним вдоль реки Замбези. Этот длинный путь закончился 31 марта 1854 года в португальской колонии Сан-Паулу-ди-Луандо, откуда больной лихорадкой исследователь вполне мог отправиться домой, к семье. Но он обещал, что лично вернёт всех туземцев обратно в племя, что и исполнил, ровно через год вернувшись в столицу макололо, Линьянти. Он открыл торговый путь, о котором мечтал, получил за это благодарность местных жителей и золотую медаль Лондонского географического общества. Ливингстон стал героем двух материков, навсегда вписал своё имя в историю и мог с чистой совестью отправиться на покой. Но он был недоволен: открытый путешественником путь был слишком опасен, поэтому он отправился на восток, искать другую дорогу к цивилизации. Эта экспедиция не состоялось бы без помощи сына Себитуане, Секелету, ставшему к тому времени вождём племени. Он дал путешественнику большой отряд, провизию, запас стеклянных бус, которые использовались во многих частях Африки вместо денег. Этот поход открыл для европейцев водопад, названный Ливингстоном в честь королевы Виктории. Там теперь стоит памятник великому путешественнику, на котором высечен его знаменитый девиз: «Христианство, торговля и цивилизация». 20 мая 1856 года экспедиция достигла устья реки Замбези, тем самым завершив грандиозное путешествие Дэвида Ливингстона от побережья Атлантического к побережью Индийского океана. Он стал первым человеком, представившим себе Африку как материк в форме блюда с приподнятыми к океану краями. Исследователь мог вернуться домой, хотя, как показывает история, он не считал свою миссию завершённой. Впереди были ещё две экспедиции.
«Я утверждаю, что сделанное этим человеком не имеет себе подобного»
Вряд ли скромный учёный был готов к тому приёму, который ждал его на родине. Это был фантастический успех. Королевское географическое общество устроило собрание, на котором все учёные хором восхищались храбростью путешественника, совершенством его работ по описанию материка и его высокими моральными принципами, которые не позволили Ливингстону нарушить слово, данное туземцам. На эти речи исследователь отвечал так, как и следовало смиренному христианину: он просто выполнял свой миссионерский долг, его успехи есть лишь воля Божья. Записи в дневниках говорят о том, что это не было ложной скромностью: Ливингстон действительно верил в то, что все его успехи следует рассматривать как милость Бога. Несмотря на то что библейские объяснения явлений природы путешественника не устраивали, он оставался искренне верующим человеком, без чего его миссия действительно не могла иметь такого успеха. Признание на родине позволило Ливингстону обеспечить семью. Его книга «Путешествия и исследование миссионера в Южной Африке», написанная простым, безыскусным, соответствующим характеру Ливингстона языком, разошлась рекордным тиражом в 70 000 экземпляров. Любой бы на этом успокоился, но сердце путешественника уже вновь было в Африке. Он взял вырученные деньги, верную жену, младшего сына и в марте 1858 года отправился назад.
«Совсем устал...»
Теперь всё было иначе. Ливингстон приплыл в Африку уже не никому не известным молодым человеком без особых средств, а британским консулом в районе Замбези и главой хорошо снаряжённой экспедиции. Но, несмотря на это, второе путешествие Ливингстона получилось скорее неудачным. Учёный планировал плавание по Замбези, но ему помешали речные пороги и водопады. Лишь позднее учёные оценили вклад экспедиции в описании реки Шире, которая является северным притоком Замбези. Ливингстон выяснил, что долина реки представляет собой плодородные и здоровые территории, на которых вполне можно расположить переселенцев. Но эти результаты были осмыслены уже позже, во время же самого путешествия плавание по Шире не представлялось особенно удачным, потому что тоже прервалось встречей с водопадами.
Удачей можно было бы считать открытие и исследование озера Ньяса, но и здесь всё не прошло гладко: экспедиция не смогла открыть такой путь к озеру, который не перекрывали бы португальцы. Да и само исследование, проводимое совместно с братом Ливингстона, оборвалось из-за недостатка провизии.
Крест на этой экспедиции поставил несчастный случай, произошедший с миссионерами, которых отправили два известнейших английский университета. Они переправлялись по Шире, но по дороге потеряли все свои припасы, заболели лихорадкой и умерли. Это привело Ливингстона в отчаяние: он понимал, что экспедиция провалена и другого шанса продолжить изучение Африки и борьбу с работорговцами (которым явно покровительствовали португальцы) может не быть. Окончательно сломил дух путешественника вечер 27 апреля 1862 года: от лихорадки умирает его жена Мэри. Существует мнение, что Ливингстон не достаточно сильно любил свою семью из-за всепоглощающей страсти к работе, но дневниковые записи в этот день говорят об обратном: Ливингстон впервые в жизни мечтает о смерти. Священник, бывший при супругах в момент их прощания, вспоминает, что великий путешественник рыдал, как ребёнок, над телом верной подруги. В тот же самый день, но одиннадцатью годами позднее он сделает свою последнюю запись, начинающуюся со слов: «Совсем устал...» . В письмах родным, последовавшим после смерти Мэри, Ливингстон показывает то же опустошение, что и перед собственной смертью, но в его дневниках только рабочие пометки. Душевная сила путешественника была столь велика, что вскоре он вновь начинает заниматься делами экспедиции. Но вряд ли они приносят ему облегчение: во время путешествия по Шире он видит, что некогда плодородные долины разорены разбойниками и засухой.
Ливингстон отчаянно пытается просить помощи у португальского и английского правительства, но, как это часто случается в подобных случаях, всё заканчивается бесполезной перепиской, а затем экспедицию и вовсе отзывают. На обратном пути, во время половодья Замбези Ливингстон с сожалением отмечает, что её вполне можно исследовать, если выбрать правильное время и умелую команду.
«Для меня это было своего рода смертным приговором»
Он возвращается в Англию в 1864 году. Во время написании второй книги, «Повести об экспедиции к Замбези и её притокам», и подготовки к третьей экспедиции, которую ему, ввиду заслуг, всё-таки помогли организовать, приходит ещё одно скорбное известие. В США, сражаясь на стороне освободителей негров, погиб старший сын Ливингстона, Роберт. В 1865 году исследователь хоронит и мать, после чего навсегда покидает Англию.
Новой целью исследователя стало изучение центральных водоразделов Африки и поиски истоков Нила. Возвращение на любимый материк и обдумывание фронта работ вернули Ливингстону жизненные силы, подорванные печальными событиями на родине. Начало пути ознаменовалось тревожным сигналом: на отряд напало местное племя нгони, заставив некоторых участников экспедиции бежать, а затем рассказывать, что учёный погиб. Это сообщение, вкупе с сообщением о том, что Ливингстон всё-таки жив и продолжает движение в глубь Африки, вновь заставило всю передовую общественность следить за событиями, которые становились всё более и более трагичными.
Начало 1867 года знаменуется следующей записью в дневнике:
«С каждым шагом я чувствую, как у меня болит грудь и как я слабею; я едва в силах идти, между тем как прежде всегда был впереди всех. У меня беспрерывный звон в ушах, и я не могу даже слышать стука моих часов».
Разбитого болезнью исследователя не останавливает даже потеря чемодана с медикаментами, и он идёт дальше, оставляя озеро Танганьика за спиной. 1868 год становится годом открытия двух великих африканских озёр - Бангвеулу и Мверу. Но исследователь очень болен, поэтому он вынужден, воспользовавшись помощью арабских торговцев, вернуться к Танганьике. К тому же, Ливингстон рассчитывает прочесть известия от родных, которые он не получал уже два года. По дороге воспалённое сознание исследователя рисует ему деревья с корой из человеческих лиц или его собственный труп, но, несмотря ни на что, он добирается до Уджиджи, города на берегах Танганьики, и даже начинает поправляться. Примерно в это время европейцы перестают получать письма от Ливингстона. Их живой интерес вполне очевиден: путешественник и раньше был весьма популярной фигурой, трагические же события последней экспедиции только усилили общественное участие. Такой отчаянный авантюрист, как Генри Стэнли, просто не мог отказаться от славы спасителя великого путешественника. Точно так же, как он не мог им не восторгаться.
Но пока Генри Стэнли даже не собирался в свою прославленную экспедицию, медленно умирающий Ливингстон упорно двигался на запад. Он опять стал первым европейцем в тех краях, к апрелю 1871 года достигнув притока Конго, Луалабы. Но это современные люди знают, что Луалаба - приток Конго, для Ливингстона же это был очень важный вопрос, на который он, увы, по состоянию здоровья так и не смог ответить. Географию Луалабы расскажет миру Генри Стэнли, но уже после смерти доктора Ливингстона.
«Мой долг не указывает мне возвращения домой, и потому я остаюсь»
Молодой журналист в это время успешно налаживает отношения с коренными жителями Африки – правда, к сожалению, на совсем иных основаниях, нежели Ливингстон. Стенли ценил силу, а не доброту. Но факт остаётся фактом: корреспондент нашёл Ливингстона. Он уговаривал старого учёного вернуться, но тот был непреклонен: великий путешественник свою последнюю экспедицию ещё не закончил.
Его всё ещё волновала Луалаба: в погоне за ответом на вопрос о её географической принадлежности Ливингстон подхватил малярию, которая его погубила. 1 мая 1873 года смерть забрала, вероятно, величайшего из исследователей Африки во время молитвы. Всю глубину потери и силу благодарности современники выразили в церемонии погребения. Потрясённые гибелью «Великого льва» (как называли учёного в Африке), его темнокожие спутники сохранили тело путешественника с помощью соли, чтобы оно могло доехать до родины. Похоронная процессия шла девять месяцев, отбивая тело путешественника от дикарей и животных. Вместе с останками Ливингстона к английскому кораблю двигались и его бесценные записи, которые тщательно охранялись участниками процессии (увы, с африканцами в порту обошлись скверно, никуда не пустили и даже не накормили). Но целиком путешественник домой не вернулся: его сердце похоронили в Африке, там, где оно было и во время его жизни. На родине же великий путешественник нашёл последний приют в Вестминстерском аббатстве 18 апреля 1874 года. Его надгробная эпитафия лучше тысячи слов говорит о том, кем был доктор Дэвид Ливингстон, за что он сражался и за что умер.
Перенесенный верными руками через сушу и море, покоится здесь
ДАВИД ЛИВИНГСТОН, миссионер, путешественник и друг человечества.
Тридцать лет его жизни были посвящены неутомимому стремлению распространить Евангелие среди народов Африки, исследовать неразгаданные тайны и уничтожить торговлю невольниками, опустошающую Среднюю Африку.
Юлия Попова